Я умер примерно без пяти минут полночь. Супруга и дочь, которых я незадолго до этого попросил посидеть рядом со мной, не заметили этого сразу. Супруга, уставившись в одну точку и закусив нижнюю губу, предавалась каким-то раздумьям, как обычно, сокрытым от меня. Саша же откровенно скучала — наверное, жалела, что оставила телефон у себя в комнате и, возможно даже, немного злилась, в том числе и на меня. Взгляд её блуждал из стороны в сторону, потом задержался на моём лице.
— Папа умер, — вырвалось у неё.
Я слышал её голос словно из-под воды. Последнее слово заглушил удар стенных часов, которые всегда меня так раздражали: и размером, и издаваемыми звуками. Но супруге они почему-то нравились, поэтому своё недовольство я всегда держал при себе. Часы продолжали свои заунывные удары, пока супруга посмотрела на Сашу, потом на меня, осознала произошедшее и облегчённо выдохнула. Дочь же беззвучно заплакала, крупные слёзы покатились по щекам, потом неожиданно засмеялась. Часы перестали бить, и смех получился слишком громким.
— Прости, — сказала Саша, шмыгнув носом, — я побуду у себя.
Она вскочила и пулей вылетела из комнаты. Как я уже сказал, звуки все звучали странно, будто я находился под водой. Точно так же все цвета вокруг стали серыми и безжизненными. «Да это же ты сам безжизненный, болван!» — мысленно обругал я сам себя. Супруга осторожно дотронулась до моей руки, потом придвинулась к моему лицу, несколько секунд вглядывалась в мои замершие черты. Я же в свою очередь изучал её так хорошо знакомые мне серые глаза, брови, нос с поблекшими за годы веснушками, скорбно изогнутые губы. И вдруг супруга протянула руку и опустила мои веки.
Я слышал, как она звонит по телефону в погребальную службу, моему брату, ещё кому-то. С закрытыми глазами лежать было скучно, и с некоторым затруднением мне удалось снова открыть их. Супруга, тыча пальцем в телефон, искала нужный контакт, когда бросила на меня взгляд и увидела, что я продолжаю смотреть на неё.
— Да ты издеваешься… — пробормотала она, снова проверила пульс.
Сердце не билось, и я сам это чувствовал.
— Закрой глаза, сволочь! — прошипела супруга и снова попробовала смежить мне веки, но мне было интереснее наблюдать, что происходит вокруг, чем вглядываться в темноту.
— Даже умереть не можешь как следует, — подвела она итог и вышла вон.
Когда появился врач в компании с полицейским, я уже сидел на кровати, поставив ноги на пол. Холод пола тоже ощущался слабо. Супруга успела переодеться в чёрное и мяла в руках чёрный же платочек. Врач констатировал смерть, подписал какие-то бумаги.
— А что же теперь мне делать? — спросила супруга. — Я имею в виду…
— Примите мои соболезнования, — равнодушно сказал врач. — Но на вашем месте я бы отменил катафалк, сегодня он вам не понадобится…
— А можно взять автограф? — вдруг подал голос страж закона. — Мне книга про город кошек понравилась. Или… уже поздно, да?
— Да, вы немного опоздали, голубчик, — врач осторожно зевнул. — Простите, я только из постели…
— А долго это будет продолжаться? — супруга пыталась внести ясность.
Я повернул голову и посмотрел в её сторону. Все движения давались с трудом.
— Видите ли, феномен этот мало изучен… — теперь врач явно избегал смотреть в мою сторону, впрочем, как и супруга. — Если хотите, тело можно сдать в специальное учреждение, там за ним присмотрят до настоящей кончины.
— Только не папу! — в дверях появилась Саша. — Даже не вздумайте!
— А сколько это будет продолжаться?
— Как я уже сказал, феномен мало изучен, поэтому…
— А второй части про город кошек уже не будет, что ли?
* * *
В моём новом положении одно было хорошо — боль насовсем оставила меня. Впрочем, вместе с ней ушли и почти все чувства…
Так уж получилось, что оставлять родным и близким в наследство мне было нечего, кроме нескольких книжек. Дом принадлежал жене, а банковский счёт за время болезни опустел. И хотя погребальную церемонию пришлось отменить (на чём семья сэкономила некоторую сумму), официально я считался мёртвым, и поэтому супруга созвала на поминальный обед родственников, друзей и знакомых. Пока она занималась телефонными звонками, я потратил час или около того (сложно судить, время тоже теперь текло для меня странно) на то, чтобы переместиться из комнаты в коридор. Дальше дело пошло быстрее. Когда моя благоверная случайно натыкалась на мою молчаливую малоподвижную фигуру, поначалу она пугалась, потом её это стало раздражать всё больше.
— Да уберись же ты куда-нибудь, наконец! — воскликнула она. — Даже после смерти меня изводишь!
Я не собирался никого изводить, я всего лишь хотел поприсутствовать на поминках. Ха-ха, считайте это моим последним желанием. Появился брат. Он что-то буркнул (обычное его приветствие), понаблюдал, как я словно в замедленной съёмке шагаю по коридору, снова что-то буркнул и ушёл курить на улицу. Когда начали появляться приглашённые, я уже стоял в углу столовой, где мы обычно ставили новогоднюю ёлку, когда Саша была маленькой. Может, меня тоже следовало бы украсить мишурой для создания праздничного настроения? Однако кроме меня никто об этом не подумал.
— Папа, ты тут? — дочь подошла и помахала перед моим лицом рукой.
«Конечно же тут, ты разве не видишь?»
— Не пойму, — сказала Саша матери, которая за её спиной расставляла на столе тарелки для гостей, — папа ещё тут, или это всего лишь пустая оболочка?
— Феномен мало изучен, — повторила та чужие слова. — Как думаешь, нам хватит спиртного?
Вернулся брат, окинул взором количество выставленных бутылок, решил, видимо, что не хватит, ушёл и через полчаса доставил подкрепление в алкогольную армию, которая развернула на столе свои подразделения. Прибыл курьер из ресторана с приготовленными блюдами, кое-что угодило сразу на стол, кое-что припрятали в холодильник.
Хотя чувства мои были притуплены, мне всё же было интересно наблюдать за появлением гостей и за тем, как они реагируют на то, что тело моё до сих пор находится среди живых. Кое-кто догадался об этом по отсутствию похорон, многие же не знали и, завидев меня в углу, вздрагивали от неожиданности. Впрочем, и те, и другие впоследствии почему-то избегали смотреть в мою сторону и старательно отводили взгляд. Надо признать, что до своей смерти я не оказывался в подобной ситуации и не сталкивался с «живым» мертвецом, поэтому мне сложно судить, как бы я вёл себя на их месте.
— Дорогие друзья! — взяла слово жена, когда все расположились за уставленным яствами и бутылками столом. — Я хочу поблагодарить вас за то, что вы собрались здесь, за поддержку и… — тут она потеряла мысль. — Сегодня ночью Анастас умер. Мы прожили вместе двадцать пять лет…
Справа от жены сидела Саша, какая-то одинокая и несчастная. Слева — брат со своей женой. Дальше шли родственники, друзья, коллеги. Кое-кого за столом я вовсе не знал. А был кое-кто, кого я вовсе не хотел бы сейчас видеть, и будь я жив, то не преминул бы съязвить по этому поводу.
— …врачи давали ещё год-полтора, но так внезапно всё… — супруга продолжала свою скомканную, как и её чёрный платочек, речь; под конец она заплакала.
Дочь смотрела на всех недружелюбно и исподлобья и выступить после матери наотрез отказалась. Поднялся мой брат, он упомянул о том, что я навеки останусь в их сердцах, после чего начал рассказывать анекдот, запоздало понял, что он неприличен, особенно для поминок, и оборвал его на самом интересном месте. Саша приоткрыла было рот, чтобы во всеуслышание произнести какую-то колкость в сторону родного дяди, но её прервал Антуан.
Мой старый друг Антуан, грассируя и заикаясь, сказал, каким замечательным другом я был, и опять же, будь я жив, то хотя бы внутренне возмутился. Никогда я не был замечательным другом. Я был слишком циничен, слишком ядовит, часто говорил вещи, которые ранили самых близких людей, надо уточнить, вещи правильные, но которым лучше было бы остаться невысказанными. Из-за этой дурацкой привычки я растерял других старых друзей, которым следовало бы быть сегодня за столом, но их не было. И Антуан как никто другой это понимал. Под конец он уронил очки в салатник, чем изрядно всех повеселил.
Потом выступил мой редактор, рассказал, как мы познакомились, как ему с самого начала понравилась моя проза, как ему было приятно работать со мной, и о том, что, к огромному сожалению всех в издательстве, третья книга про город кошек так и осталась незаконченной.
— А сколько книг Анастас написал? Перечислите, пожалуйста! — потребовал брат, который художественную литературу вообще не читал.
Редактор перечислил все издания, брат после каждого названия кивал головой. В конце списка он зааплодировал, многие его поддержали. Он был уже пьян.
Но грузный и высокий поэт Рюмин, с которым мы были когда-то очень дружны, был пьян гораздо сильнее. Когда он только успел? Рюмин поднялся, покачнув стол, обвёл осоловелым взглядом присутствующих и сказал:
— Стих! — потом, видимо, решив, что его кто-то не понял, повторил ещё громче: — Стих! Эп-питафия в память о моём друге Анастасе.
Все замолчали, приготовившись услышать очередной поэтический шедевр.
— Я вам п-потом его расскажу, — решил вдруг Рюмин и сел.
Незнакомая мне женщина рядом с Сашей негромко заметила:
— Не захотел рассказывать стих, чтобы не потерять гонорар за публикацию в журнале.
— Что за чушь! — фыркнула дочь.
Рядом с Рюминым сидел переводчик Эрих, мой двоюродный брат и по совместительству бывший муж сестры моей жены. Его бывшая жена и сестра моей супруги (так причудливо переплелись здесь семейные связи) сидела на противоположном краю стола. Она делала вид, насколько она теперь счастлива без него. Эрих страдал и порывался уйти, но оставался, чтобы не привлекать лишнего внимания и чтобы не дать своей бывшей жене почувствовать, что она победила в какой-то странной безмолвной войне. Если бы я был жив, то сказал бы: дураки, война окончена, и победивших тут нет.
Выступления продолжались. Ни один произносящий речь так ни разу и не посмотрел в мою сторону. Я стал будто предметом мебели. Мне это не очень нравилось. Обо мне говорили, но меня не видели, словно я умер по-настоящему. В речах я чаще всего представал лучше, чем я был при жизни. Это мне тоже не очень нравилось. И ещё больше мне не нравилось, что все делали вид, что я и был лучше, чем на самом деле.
— Да что вы говорите? — не выдержала вдруг Саша после очередного оратора, журналиста Харакоза, с которым у меня всегда были сложные отношения. — Я открываю для себя родного отца совсем с новой стороны!
Супруга шикнула на дочь. Пиршество продолжалось.
Впрочем, за столом был один человек, который не отворачивал от меня своего лица. Это была согнутая буквой «г» младшая сестра моей бабки, восьмидесятилетняя Старая Ка. Но один её глаз совсем ничего не видел («проклятая катаракта, насланная бердянскими ведьмами», — шутила она), а другой, по её же словам, «показывал картинки только по праздникам». Не знаю, насколько текущее событие можно было считать праздником. Последний раз, когда я посетил её жилище, она угощала меня собственноручно сделанными пирожными. Я откусил его и почувствовал едва заметный запах плесени. Но обижать старушку не хотелось, и я всё доел. Старая Ка любила рассказывать, как меня любила её сестра, но я родную бабушку почти не помнил, и от этих разговоров мне всегда становилось неловко. Может быть, поэтому я последнее время очень редко навещал её. На поминки старуху привели под руки два её внука.
— Ах, так это малыш Анастас умер… — сказала она, после чего уже не проронила ни слова.
Сидящие с двух сторон внуки старательно подкладывали ей на тарелку самые лакомые кусочки, однако Старая Ка почти ничего не ела, лишь непрерывно покачивала головой. По семейным слухам, когда-то она тоже была ведьмой, но покинула их сообщество…
Также за столом сидели: программист Сергей (который по своему обыкновению пришёл босиком), фотограф Ветрарсоуль (несколько её горных пейзажей украшали стену), специалист по средневековой культуре Кирквит (благодаря его консультациям мои книги выглядели умнее, чем изначально, в первой версии). По одну руку от Ветрарсоуль сидел главный редактор литературного журнала «Голубой фонарь», с ним у меня сложились сложные отношения. По другую — та незнакомая мне женщина, обвинившая Рюмина в меркантильности, причём совершенно незаслуженно. Тот, как и полагается настоящему поэту, сорил деньгами налево и направо, причём как в трезвом, так и не очень состоянии. Далее сидела бывшая модель Электра Кассь (прекрасная, холодная и одинокая), она растерянно оглядывала блюда, автоматически подсчитывая в уме их калорийность. В общем, людей было даже больше, чем мне хотелось бы. А вот кое-кто не пришёл, хотя я знал, почему… Кто-то за столом жевал с открытым ртом, кто-то сладострастно чавкал, кто-то излишне часто звенел рюмкой, кто-то испачкал новую скатерть, впервые устлавшую столешницу…
— А к-когда будут танцы? — вдруг очнулся поэт Рюмин; ему налили, и он про танцы тут же забыл.
Я тут был лишним, я был тут чужим. Тут говорили как бы обо мне и в то же время словно о ком-то другом. Насколько все было бы проще, если бы я лежал в гробу, который в данный момент был бы далеко отсюда. Медленно переставляя ноги, я беззвучно устремился оттуда. В спальне, одновременно выполнявшей роль моего кабинета, царил полумрак. Я тронул клавиатуру компьютера, зажёгся экран. «Почему я двигаюсь так замедленно? — подумал я. — Часть нервной системы погибла? Феномен малоизучен…»
Жена и редактор застали меня, когда я стоя возле стола тыкал мёртвым и почти ничего не чувствующим пальцем в клавиатуру. На экране появлялись буквы, слова, предложения.
— Это третья книга? — устало и равнодушно спросила супруга.
Редактор протёр очки, нагнулся к экрану и дал положительный ответ.
— А то, что он сейчас набирает… из этого получится книга? Издательство заплатит за текст согласно контракту?
Редактор замолчал, завороженно следя за каждой новой появляющейся буквой.
— Никогда не слышал, чтобы кто-то сочинял после своей смерти, — протянул он. — Забавно…
— Может быть, он придумал это ещё пока был жив, — предположила супруга. — И мёртвое тело просто выполняет то, что не успело…
— Что вы тут делаете? — в комнату ворвалась не совсем трезвая Саша.
— Твой отец дописывает третью книгу про город кошек, — пояснила супруга. — Ты же сама говорила, что будет жаль, если книга не будет закончена.
— Тебе эта книга всё равно не нравилась. Тебе всё в папе не нравилось! — Саша расплакалась. — И сейчас вы ему мешаете!
Супруга вдохнула, посчитала про себя до определённого числа, выдохнула и сказала:
— Александра, твой отец уже умер. Смирись с этим. А это, — она указала на меня, — просто мёртвое тело, которое по каким-то непонятным законам природы продолжает двигаться. Через неделю или через месяц оно двигаться перестанет, и всё, что изменится — мы уберём его туда, где ему надлежит быть!
Она махнула рукой и случайно сдвинула клавиатуру. Я продолжал тыкать пальцем в поверхность стола, туда, где до этого были клавиши. Некоторое время все наблюдали за этим жутким представлением.
— Давайте вернёмся за стол, — предложил редактор, когда я наконец остановился и замер неподвижно.
Он и супруга удалились. Саша вернула клавиатуру на место.
— Папа, ты тут? — снова спросила она, осторожно прикоснулась к моей щеке и тут же отдёрнула руку.
Я снова стал жать на клавиши.
«Спасибо, — напечатал я. — Ты самое лучшее, что было в моей жизни».
— Ты ушёл слишком рано, — прошептала Саша, всхлипывая.
Я остался в одиночестве и темноте. Освещённый лишь экраном компьютера, я большими усилиями заставлял двигаться мои мёртвые руки всё быстрее и быстрее. Книгу нужно было успеть закончить.
10 апреля 2024 г.